Реальная Газета продолжает серию материалов о жизни в Луганске. Вот уже год наши авторы следят за полномасштабным вторжением из оккупированного города и наблюдают, как война еще больше его меняет.
24 февраля исполнился год со дня вооруженного вторжения России в Украину. Новостные сайты и соцсети пестрят заголовками: “Год войны”. Жители оккупированных территорий уточняют: не год, а девять лет.
Накануне полномасштабного вторжения Луганск был пронизан атмосферой нервозности. Почти все понимали, что конфликт не завершен и что рано или поздно одна из сторон пойдет на обострение. В середине февраля стало ясно: началось. То там, то сям, с разных сторон, далеко и тяжело громыхало исходящими. По улицам стали открыто ездить оливоквые “Уралы” (раньше военная техника в город не допускалась). С воем сирен носились туда-сюда кортежи раскарашенных в камуфляж джипов.
Я принципиально не читаю местных новостей – во-первых противно, во-вторых нужно как-то сохранять в порядке мозги и пищеварение. Но все же пришлось лезть в более-менее нейтральные группы в соцсетях и собирать слухи в очередях.
Сначала выяснилось, что всем мужчинам старше 18 запретили выезд из так называемой “ЛНР”. Это тут же сказалось на ассортименте магазинов: все везли и до сих пор везут из России. Люди, наученные горьким опытом 14-го, начали скупать продовольствие. Особенного ажиотажа не было, просто постепенно из продажи стали исчезать сначала самые дешевые продукты, затем обеспокоенный народ стал брать и более дорогие. Магазинные полки оголились за полторы недели. Все были так взвинчены, что успевшему повоевать в 14-м местному алкоголику дяде Саше набили морду, хотя до этого его пьяные призывы идти воевать никто не воспринимал всерьез.
Далее объявили эвакуацию, и в течение нескольких дней мне пришлось отвечать на вопросы знакомых как из свободной Украины, так и из России: что там у вас происходит? Если честно, в моем маленьком мирке не происходило почти ничего. Кроме постоянного прислушивания к возмущенным разговором в очередях о том, что раз мужиков не выпускают, то и женщины тоже останутся здесь. В конце концов выяснилось, что в добровольно-принудительном порядке вывезли в Россию несколько семейных детских домов, домов престарелых и инвалидов. На этом массовая эвакуация, собственно говоря, и закончилась, если не считать халявщиков и маргиналов, польстившихся на обещанные 10 000 рублей “подъемных”.
Обращение Путина к Законодательному собранию слушали все. Стало уже в упор ясно: что-то надвигается уже буквально вплотную. Признание недореспублик многие встретили с энтузиазмом, хотя большинство просто и житейски испугалось: за себя, за близких, за собственность, за относительно налаженный быт. Тем более что объявили мобилизацию. В соцсетях то и дело появлялись информация и фото патрулей, вылавливающих людей прямо на улицах. Мужчины стали прятаться по домам. Правда, не все: у многих была работа, кормившая семьи. Старались быстренько “промотнуться” туда и обратно, не болтаясь ни по улицам, ни по магазинам. Их все равно хватали и отбирали телефоны, так что родные ничего не знали несколько дней, и, по слухам, держали в легкоатлетическом манеже “Динамо”. Один мой знакомый, водитель-экспедитор, вышел из подъезда в шлепанцах и спортивных штанах, чтобы передать напарнику ключи от машины – загребли обоих. Группы в соцсетях, выкладывающие информацию о событиях в городе не с яростно-пропагандистских позиций, внезапно исчезли. Информацию о патрулях, которые перемещались по городу на гражданских машинах, передавали по телефону и в мессенджерах. Продавцы магазинов, которые имели возможность наблюдать за перемещением патрулей, рассказывали покупателям.
А потом случилось 24 февраля. Свою позицию открыто и громко выражали только пророссийски настроенные луганчане, уверенные в блицкриге. Остальные старались молчать. Или высказываться в обществе проверенных людей. Все делали вид, что ничего не происходит, хотя почти круглосуточно в городе были слышны далекие исходящие и на улицах появились военная техника с намалеванной буквой Z.
Два-три дня спустя народ все же стал как-то реагировать. Особенно когда стало ясно, что блицкриг провалился и ВСУ эффективно отражает атаки. Мне довелось услышать не только от абсолютно аполитичных, но даже и от проукраински настроенных луганчан следующее: ага, теперь им страшно, а когда нас обстреливали, они говорили, что мы даунбассяне, что так нам и надо. Если бы в 14-м воевали так же, как сейчас, ничего этого не было бы. Поговорив, они шли в рейд по магазинам – разметать остатки продовольствия. Мужчины окончательно засели по домам. Выйдешь на улицу – одни тетки: едут в маршрутках, волокут сумки с продуктами. Город, который и раньше выглядел депрессивным, стал выглядеть откровенно мрачным. Впрочем, он так выглядит и до сих пор.
Год спустя можно подвести промежуточные итоги. Не скажу за весь Луганск, сужу по собственному кругу общения. Знакомый, которого забрали с улицы, буквально на третий день получил тяжелое ранение. Ему удалили чуть ли не весь кишечник, у него инвалидность, не может работать и нормально есть. Штук 15 энтузиастов, радостно поскакавших воевать с “укропами”, вернулись домой в гробах. А дядя Саша, по синей лавочке обещавший сравнять с землей “сраную укропию”, месяц назад умер от цирроза.
