Слово «поэзия» в дословном переводе с древнегреческого означает «сотворение» – акт совместного творчества Бога и человека. Поэтому наиболее важные тексты облекались в стихотворную форму – дабы не смешивать божественное с обыденным. Сегодня социальный статус поэзии иной. О месте творца в повседневной жизни в эксклюзивном интервью «Реальной газете» рассказывает наш современник – поэт Юрий Беридзе
– В 2010 г. в Луганске была издана Антология современной военной поэзии «Осколки», и этот сборник открывался именно Вашим именем. Как москвич оказался луганчанином?
– У меня – большая родина, на пространствах которой я и жил, и наживал, говоря высоким штилем, свои духовные капиталы. Это и Грузия, где я родился, и Украина (Винницкая область, где поныне живут мои родственники по маминой линии и где я жил с полутора до девяти лет до возвращения в Грузию, Львов, где учился в военном училище), и Армения, где службу солдатскую служил, и Россия – от Заполярья, где началась моя офицерская биография, до Москвы. Это десятки тысяч людей по всему бывшему общему нашему Союзу, которые были в моей жизни и, конечно же, что-то важное мне дали… Стало быть, в известном смысле я и луганчанин – разумеется, если Луганск, в котором, надеюсь, поныне живет и здравствует товарищ моей лейтенантской поры Саша Устенко, не против такого земляка.
Что же касается «Осколков»… Мне кажется очень важным, что эта Антология была издана именно в Луганске. Дело в том, что этот интернациональный город, интеркультурный центр Украины изданием такой книги показал: русская поэзия – это не поэзия России, это общее наше достояние…
– Вы – интернационалист и по рождению, и по духу?
– Если бы мне сказали: «Ты русский», я бы деликатно поправил: «Я – грузин». Но если бы сказали: «Ты – не русский», я бы возмутился: «Кто не русский, я – не русский?!!»
Насчет интернационалиста… Я говорю проще: «Я – дети разных народов». Во мне столько кровей намешано: грузинская, русская, польская, даже турецкая. Но не это важно. А то, что я искренне убежден: дело – не в крови.
– Как этот многонациональный микс отражается в Вашей поэзии?
– По-разному. Например, в 2008 году – помните «войну 08.08.08»? – моя электронная почта была буквально завалена письмами от моих земляков из Грузии с обвинениями в «предательстве нации» за эти строки:
Под лязг воинственных затворов и обвиненья: «Не грузин!»
меняю свой грузинский норов на крепость духа осетин…
Меняю шкурный зуд амбиций, непримиримый счет войны
на сдачу тех и сих позиций и осознание вины…
Меняю яблоко раздора на неприятие смертей,
на вынесенье приговора по обвинению вождей…
Но чаще – и слава Богу! – это отражается по-другому. Вот так:
По-грузински это – «дэда-мица», а по-русски это – «мать-земля»…
Ничего не может измениться со времен начальных бытия…
Недоступно никому, хранится в самом дальнем сердца уголке:
«мать-земля» – по-русски, «дэда-мица» – на родном грузинском языке…
Этих слов звучание простое для меня превыше всех муз’ык,
я на них, как камертон, настроен, и какой бы ни звучал язык,
в переводе все одно – святыня, за нее и Господа молю:
мать-земля – люблю тебя, как сын, я, дэда-мица – словно сын, люблю…
Люблю – это слово для меня главное, о чем бы ни шла речь – о Грузии, России, Украине, любом уголке той страны, в которой я родился. Даже если в том уголке нет нынче ответной любви. Что ж, в этом случае моя – безответная.
Вот еще одно стихотворение, в нем как раз идет речь об одном из корней такой любви – «Мамина родина»:
Подкова, известно, на счастье – и счастья бы каждому дому…
Но что-то караковой масти подкова Великого Дона…
И хмуро Цимлянское море заезжего гостя встречает…
Стою под густым осокорем, внимая молчанию чаек.
Стою под ворчание моря и чую, как Сальскою степью
во весь свой безбашенный норов несутся былые столетья –
и топчут копытами ляха, что в это степное раздолье
заброшен (все ж лучше, чем плаха) из Лодзи царевою волей.
Стоптали… Обычная драма… Былое шляхетство забыто…
Но здесь родилась моя мама под бешеный топот копытный…
И русская линия рода, пройдя через Сальские степи,
до края дойдя небосвода – связалась с грузинской в Месхети…
И значит, вот эта подкова – излучина батюшки Дона,
дана мне, как счастья основа… Как дар материнский – икона…
Как дедовский дар вековечный… И вот – среди этой красы я,
и мне дорога бесконечно Россия… Россия… Россия…
– Каково, на Ваш взгляд, место поэта как Творца в сегодняшнем мире и на территориях постсоветского пространства?
– Среди людей, конечно.
– У Вас есть ученики, последователи?
– А разве я похож на учителя, на гуру? Никогда не возьмусь кого-либо учить – жизни ли, поэзии ли… Это то, чему человек учится сам – если, конечно, обучаем. Я как-то в шутку и всерьез об этом написал:
…В поэзию – не в хату на постой… Иди – хоть к черту, хоть в забой, в запой,
понюхай быт геологов в тайге, наймись хотя б спасателем к Шойге,
бродягой пошатайся по Руси, от горя взвой, навзрыд поголоси…
Ну, в общем, пободайся, подерись не за постой в поэзии – за жизнь…
Не искушаю: все ж таки – не бес… Но только так получит цвет и вес
тобою порожденная строка… Иначе – лишь набитая рука…
…А если жизнью битый по мордам (а это, к слову, не какой-нибудь ван Дамм),
и если не без совести живешь – тогда по делу скажешь и споешь…
У меня не ученики, не последователи, а друзья, единомышленники, близкие мне по духу творческие люди. Мы пытаемся учиться у жизни. И я, например, нередко получаю «двойки»…
– А эпигоны?
– Этого я тем более не отслеживаю. Да и вряд ли я настолько поэтически харизматичен, чтобы у меня были эпигоны.
А вот кто точно есть, так это плагиаторы. Вот – о самом смешном плагиаторе. Однажды я случайно наткнулся в интернете на сайт, где было размещено более сотни моих стихотворений. С указанием моего авторства. Под этими стихотворениями шел оживленный разговор читателей с автором – то есть, со мной. Я, упирая на свой флотский офицерский опыт, учил этих читателей жизни, давал советы, зачастую весьма банальные и даже бредовые.
И что самое удивительное – я к этому не имел никакого отношения. За исключением того, что стихи были мои. Оказалось, мою роль играла одна окололитературная дамочка, перевоплотившаяся в меня. Зачем она это делала, так и не понял…
– Еще каких-то полстолетия назад в нашем некогда общем доме – СССР – поэт был кумиром, иконой: миллионными тиражами издавались книги, пластинки с текстами стихов, в залах на встречах с Евтушенко, Вознесенским и Ахмадулиной яблоку негде было упасть. Где это все, почему?
– Если бы из напитков были бы только чай и кофе, наверное, все повально были бы кофеманами и чаеманами… А если серьезно, то сегодня доступна любая духовная – и даже антидуховная – пища. Вот и прошло распределение внимания публики. И, в первую очередь, массовое внимание привлекает то, что агрессивно борется за внимание публики, ибо умеет конвертировать его в денежные знаки.
Надеюсь, так будет не всегда.
– Поэт-песенник – его возможности воздействия на умы, на мир шире или уже?
– Интересно, для общества еще актуальны слова «Нам песня строить и жить помогает»? Наверное, сегодня они звучат так: «Нам песня тусить в оттяг помогает».
А песня – она, действительно, имеет большую возможность воздействия. И в силу того, что это синтетический жанр – работают и текст, и музыка, и голос, и внешность исполнителя, и разного рода сценические эффекты. А стихи чаще всего требуют уединения…
– Правда ли, что Вы – один из любимых поэтов-песенников Президента России Владимира Путина?
– Вы, очевидно, имеете в виду написанную мной песню «По высокой траве», которая, как писали некоторые СМИ, нравится Владимиру Путину? Ну, вряд ли он даже знает, что слова песни именно я написал. Тут, скорее, дело в группе «Любэ» и Николае Расторгуеве, которые, насколько я знаю, действительно нравятся главе государства.
– Ну, и в бойцах «Альфы», вместе с которыми «Любэ» ее исполняет, в том числе и в Колонном зале Дома Союзов?
– Для меня важно другое: что эта песня пришлась по душе очень многим людям, причем, не только тем, кто посвятил себя ратному служению.
А те, кто посвятил… Для меня они – особая статья. Значительная часть моего творчества – это то, что называют военной лирикой. Почему? Ведь я – не воевал, разве что, будучи военным журналистом, прошел по ее краешку, далеко не самому опасному и кровавому…
– Однако, прикоснулись…
– Наверное, это можно многим объяснить. Но одно из объяснений, которое я даю сам себе, звучит так: это от осознания собственной виноватости в том, что меня сия чаша миновала, что я, в отличие от десятков моих друзей, родных и близких людей, живых и мертвых, не был в том огне, через который прошли они. И оттого, что я – их должник. Вот и пытаюсь отдавать долг тем, что у меня есть – любовью, уважением, честным стремлением рассказать об их судьбах, взятых ими высотах, последних их минутах, жизни на войне и после нее.
И самый огромный долг, долг, который я никогда не смогу оплатить – перед павшими. Перед теми, кто по-солдатски предстал перед Господом. О них – мое стихотворение
«Прими, Господь, по описи»:
Из пламени да копоти –
в мир светлой тишины…
Теперь, выходит, Господи,
ты вместо старшины?
Тогда прими по описи:
«калаш», бронежилет,
рожок в кровавой окиси –
пустой, патронов нет.
А гильзы-колокольчики
усеяли поля.
Сперва патроны кончились,
а вслед за ними – я.
Пиши, Господь: солдатское
исподнее белье,
душа моя арбатская
и тело – без нее…
– Опять же возвращаясь в прошлое – вспоминая Визбора и Галича, Окуджаву и Высоцкого, да и других культовых певцов – всегда на первом месте были тексты. Та же Пугачева, к примеру, «озвучила» сонеты Шекспира. Что происходит сегодня?
– Сегодня, как правило, пишутся тексты. Есть даже такой термин – «подтекстовка»: то есть текст, написанный на музыку.
Впрочем, я не такой уж и спец в этих вопросах. Мне больше нравится, когда музыка написана на стихи – потому что в этом случае, как правило, текстовая составляющая песни содержательно, поэтически более цельна. При этом не исключаю, что можно и на музыку написать хорошие стихи. Но – не «подтекстовку»…
– Сейчас практически каждый ресторан предлагает безумно популярный сервис «караоке». Это новый этап развития песенной культуры или, наоборот, его вульгаризация и деградация?
– Почему деградация? Люди всегда пели, почему бы не петь с таким «суфлером», как караоке? Ну, а если кто-то при этом впадет в заблуждение – «пою не хуже, чем Пугачева», я думаю, жизнь это заблуждение развеет.
– Раньше люди пели на встречах, посиделках, праздниках, в дороге. Сейчас многие поют только по пьянке. Привела ли урбанизация и разрыв традиционных социальных связей к окончательному умиранию массовой песенной культуры или это откровенное преувеличение?
– Ну, вот вы снова – «по пьянке»… Сами-то как, по пьянке поете или случается и по-другому? Массовая песенная культура, надеюсь, переживет и урбанизацию, и другие «зации». Как говорится, еще споем!
– Совсем недавно имел «счастье» лицезреть анонсы новогодних праздничных программ центральных телеканалов. Если в двух словах, то просто «бал сатаны» – торжество кича, дурновкусия и попсы в худшем понимания этого слова. Да еще и помноженный на государственный статус. Что это? Как выжить творцу в такой культурной среде?
– Само по себе это меня не удивляет. Коммерческий подход предполагает ориентацию на массы потребителей. А для массового сознания, увы, попса – вполне искусство, оно готово платить. Более тревожит то, что на государственном уровне, в духе истинной культуры. К сожалению, нет и авторитетных общественных институтов, способных повлиять на ситуацию. Что ж, тем значимей задача истинного художника: выжить не только самому, но и творчеством своим дать возможность выжить всему настоящему, неподдельному, нехалтурному.
– Альтернативные пути развития, полуподвальные поэтические слемы и прочие виды выживания поэтического андеграунда – есть ли в этом прок?
– Почему нет? Альтернатива – вещь хорошая, она дает возможность выбора. Хуже, когда такого выбора нет, а есть только высочайше утвержденный репертуар и бдительный дирижер. А время – это такая мельница, в которой все перемелется. Шелуха всякая отсеется, мука останется.
– Самиздат – да или нет?
– Да. Но прошу не путать это с изданием за свой счет. Может, я и не прав, но такого рода «самиздат» – это как признание того, что твое творчество никому, кроме тебя, не нужно.
– А Internet, новые средства коммуникации и, в первую очередь, социальные сети?
– Трижды да. Здесь взаимодействие «поэт – читатель» идет практически в режиме реального времени. И даже обратная связь почти мгновенна.
– Не ведет ли широта возможностей самиздата и Internet-технологий к профанации поэзии и графоманскому засилью?
– Инструмент не виноват, виноват тот, кто взял его в руки. А графоманы… Да их во все времена хватало. Конечно, мне бы хотелось, чтобы в Интернете мутный вал графомании хотя бы как-то маркировался, если уж не удается его пресечь. Но я – не идеалист. Так что мой расчет на то, что вкус нашему читателю не изменит, что он разберется, где навоз, а где жемчужное зерно.
– Каково вообще сегодня место поэзии, ее роль?
– Когда-то поэзия была явлением почти религиозным – вспомним обрядовую поэзию, например. Но все течет, все изменяется. Думаю, что главное – поэзия должна оставаться средством художественного и даже божественного, извините меня за высокий штиль, самопознания и одним из языков духовного общения человека с человеком, с Богом, космосом…
– Если брать по гамбургскому счету – Вы, как творец, чувствуете в себе ответственность за судьбы мира?
– Ответственность чувствую, но компетенций недостает…
Поэтому делаю то, на что, чувствую, компетенций хватает – пишу…
Иные скажут голоса о том, что я сказать не смею…
Нет, не боюсь, но – не умею, мне не подвластны чудеса…
Мне не дается легкость слова, ну, не дается – хоть ты плачь!
И нет ни хватки зверолова, ни неожиданных удач…
Есть только небо и Луна, есть только солнце и раздолье,
есть птичий гам и тишина – и одинокое усолье,
где только я себе опора, где эту принимаю роль…
И где из едкого раствора в трудах выпариваю соль…
– Ваш прогноз о пути развития и будущем поэзии?
– Я считаю поэзию верным спутником человека. Если сам человек и человечество идут по пути развития, если они заботятся о своем будущем, то поэзия поможет им в этом. А какой вид приобретут поэтические произведения, какие поэтические жанры возникнут – разве в этом дело?
– Есть ли вопрос, на который Вы сами хотели бы дать ответ?
– Есть такой вопрос: зачем я? Знай я ответ на него, возможно, смог бы соответствовать.
Если вам кажется – я существую,
значит, и вас тоже нет…
Может быть, кто-то придумал нас всуе
или же это лишь бред
чей-то, кто нами свой мир заселяя –
призрачный мир и больной,
сам понимает, что шутка плохая,
но не владеет собой…
Мы-то и вовсе не властны над бредом,
миром кошмарного сна…
Нам и творец наш не виден, неведом,
так же, как роль не ясна:
кто мы, зачем заполняем пробелы
в кем-то обжитом аду?
Вот, что кого-то
спросить бы хотел я…
Только кого? Не найду…
Впрочем, думаю, никто, кроме меня, на этот мой вопрос мне не ответит.
Справка
Гладкевич Юрий Вахтангович (литературный псевдоним – Юрий Беридзе)
Родился в 1956 году в Грузии.
В 1974-1976 годах проходил срочную военную службу в Закавказском военном округе. В 1980 году окончил факультет журналистики Львовского высшего военно-политического училища. 1980-1986 – служба на Северном флоте. В 1989 году окончил Военно-политическую академию им. Ленина по специальности «редактор».
С июля 1989 года по август 1998 года проходил службу в редакции газеты «Красная звезда». В 1998 году уволился в запас.
Воинское звание – капитан
1 ранга. После увольнения с военной службы работал ответственным редактором в информационном агентстве «Интерфакс-Агентство военных новостей». В настоящее время – главный редактор газеты «Российская кооперация». Член Союза писателей России.
Беседовал Глеб Бобров